Монтессори-педагогика в царской, советской и современной России

Монтессори в царской России: педоцентризм и наследие Толстого

Конец IX – начало XX века отмечены в мире острым поиском новых идей в сфере образования и воспитания. Стремительное развитие науки и техники, промышленность, преобразующая прежние социальные и географические ландшафты, – всё это заставляло передовые умы человечества размышлять над тем, что новой эпохе нужен новый человек. Вопрос был в том, как этого человека воспитать. Отсюда интерес к педагогике, в том числе и в России, которая после отмены крепостного права в 1861 году, казалось, переживала новое рождение.

Новым условиям промышленных революций уже не соответствовала старая школа – школа дисциплины, послушания и наказания. Рождённая где-то в промежутке между церковью и армией, школа IX века не была ни всеобщей, ни свободной. Собственно, от неё и не ждали способности прививать детям любовь к знаниям: она должна была дисциплинировать мысль ребёнка, а не будоражить.

К рубежу веков традиционная «казарменная» школа со всех сторон осаждалась различными новаторами, которые предлагали организовать воспитание вокруг личности самого ребёнка, а также тех условий, которые позволили бы развить его индивидуальные качества максимально полно. Тупое вдалбливание некоторого ограниченного стандартного набора знаний должно было быть заменено на внимательное пестование учителем творческих способностей ученика. Совокупность этих идей в образовании получила название педоцентризм, так как в центре внимания педагога оказывался ребёнок, а не порядок или дисциплина. Среди идей этого направления и родилась педагогика Марии Монтессори.

Как известно, свой первый «Дом детей» Мария Монтессори открыла в 1907 году, а её знаменитая книга «Метод научной педагогики», обобщающая опыт занятий в этом доме, появилась в 1909 году. Россия впитывала европейские педагогические новации очень быстро: перевод этой книги Монтессори на русском под заглавием «Дом ребёнка» вышел уже в 1913 году. Но ещё раньше, в 1910 году, с новой педагогикой в оригинале ознакомилась Татьяна Сухотина-Толстая, дочь писателя Льва Толстого.

Она с большим энтузиазмом отнеслась к методу Монтессори, не без основания заметив сходство между идеями своего знаменитого родителя и итальянского педагога. Особенно по части интерпретации свободы. Она даже съездила в Рим и встретилась с самой Марией Монтессори, о чём оставила небольшую книгу воспоминаний.

Вернувшись, она в 1913 году организовала у себя в Ясной Поляне небольшую, как она её называет, «школку» для сельских детей по методу Монтессори. Впрочем, дальше простой филантропии и проверки итальянских принципов на русской почве (принципы сработали) дело не пошло: не будучи педагогом по призванию или профессии, Татьяна Львовна не смогла или не захотела придать этому начинанию организованный характер. Вообще, для дореволюционной российской педагогики внедрение идей Монтессори осложнялось тем, что в царской России практически не было дошкольных образовательных учреждений: правительство не считало нужным их учреждать, а число частных, основанных на деньги меценатов, детских садов было ничтожным. Это же обстоятельство тормозило и развитие педагогической мысли, направленной на дошкольников.

Татьяна Сухотина-Толстая была не единственной русской посетительницей Марии Монтессори. Между изданием «Дома ребёнка» в 1913 году и августом 1914 года, когда началась Первая мировая война, и сообщение между Россией и Италией оказалось затруднено или прервано вовсе, как минимум, два русских профессиональных педагога высочайшего класса оказались очарованы идеями итальянки и отправились к ней в Рим набираться опыта.

Речь идёт о Юлии Фаусек и Елизавете Тихеевой. Они обе посетили римские дома Монтессори весной-летом 1914 года и оставили о своих поездках любопытные воспоминания. Их сопоставление тем более любопытно, что Юлия Фаусек затем на протяжении десятилетий была наиболее преданным и талантливым сторонником Монтессори-педагогики в России, в то время как Елизавета Тихеева оставалась её вдумчивым критиком и на итальянской основе старалась развивать свой собственный альтернативный подход к воспитанию, который затем до некоторой степени заимствовала уже послевоенная советская педагогика.

«Дом детей» Юлии Фаусек

Юлия Ивановна Фаусек (1863–1942) пришла к методу Монтессори, будучи уже опытным и сознательным педагогом. К 1913 году, когда она прочитала «Дом ребёнка», ей было 50 лет, из которых добрых 30 она проработала учительницей на различных курсах, в гимназиях и в качестве частного преподавателя. В своих мемуарах Юлия Фаусек утверждает, что её первое знакомство с личностью Марии Монтессори произошло ещё в августе 1907 года, когда, путешествуя по Италии, она столкнулась на пароходе с одним молодым итальянским учителем, который рассказал ей об экспериментах своей соотечественницы, а также о только что открытом в Риме «Доме детей» (1). Однако это было лишь мимолётное знакомство, а не сознательное увлечение, пришедшее 5–6 лет спустя и определившее судьбу Юлии Фаусек на десятилетия вперед.

Круг общения Юлии Ивановны в то время находился на самом краю передовой научной мысли Петербурга. Её муж, Виктор Фаусек, был крупным зоологом; её брат, Николай Андрусов, – геологом и палеонтологом. На высших женских курсах, где она обучалась естественным наукам, её учителями были Менделеев и Бехтерев. Наконец, из зоологии, которая была её первоначальной специальностью, в педагогику её обратил Петр Лесгафт – один из первых российских учёных, который постарался подойти научно к вопросам воспитания. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Юлия Фаусек стала живо интересоваться идеями Марии Монтессори. В 1912 году она услышала в одном из петербургских педагогических обществ доклад Екатерины Янжул о методе Монтессори. Затем в 1913 году ей в руки попала книга «Дом ребёнка», которая, как она пишет в своих мемуарах, «вызвала много толков и самых оживлённых споров среди педагогов» (2). С этого момента Фаусек начинает лихорадочно искать всё, что как-то связано с Монтессори-педагогикой.

Ей повезло. Отдыхая со своими детьми летом 1913 года в курортном местечке Тойла в Эстонии, Юлия Фаусек узнала, что её соседом является физик В. В. Лермонтов, бывший столь же пылким энтузиастом метода Монтессори, как и она сама. Возможно даже больший, поскольку Лермонтов заказал себе из Лондона дидактический материал Монтессори. В беседах с Лермонтовым и совместном изучении дидактического материала у Юлии Ивановны, наконец, созрела идея бросить школьное преподавание и заняться исключительно воспитанием детей до 6–7 лет. И уже в октябре 1913 года в Петербурге, в доме номер 7 по Шпалерной улице, ей удалось открыть первый в России детский сад по системе Монтессори. Свои открытием этот сад обязан Коммерческому училищу (3), в здании которого он располагался; директор училища С. И. Созонов и владелица М. А. Шидловская также оказались очарованы идеями Монтессори и оказали содействие Фаусек.

Сад был маленьким: он располагался в одной комнате, рассчитанной не более чем на 10–12 детей, а занятие длились всего два часа в день (с 10 утра до полудня). Дидактический материал приходилось изготавливать вручную по образцам материала Лермонтова, для которого последний регулярно устраивал выставки в учебных заведениях страны с целью популяризации метода Монтессори. Тем не менее, даже такой сад открыл перед Юлией Фаусек гигантские просторы для деятельности. Она много работает и пытается адаптировать материал и методы Монтессори к русским реалиям и русскому языку. Наконец, по протекции Созонова, Министерство народного просвещения России весной 1914 года направило её на месячную стажировку в Италию, к Марии Монтессори. В Риме Юлия Ивановна посетила шесть «Домов детей» и подробно ознакомилась с работой их преподавательниц. Итогом этой поездки стала ее книга «Месяц в Домах детей Марии Монтессори», к которой мы ещё вернемся.

По своему возвращению из Италии, несмотря на разразившуюся войну, Фаусек смогла расширить свой детский сад, который теперь состоял из двух просторных комнат, 30 детей от 3 до 6–7 лет, воспитательницы и самой Юлии Ивановны. Сад был частный и платный, соответственно, там обучались в основном дети интеллигенции. Расширенный сад был переименован в «Дом детей системы Монтессори». Такая перемена названия симптоматична: утвердившееся сегодня в России именование дошкольных учреждений «детский сад» на самом деле историческая отсылка к немецкой педагогической системе Фребеля, которая из педоцентристских концепций была наиболее распространена в царской России. Уже в Советской России, где дошкольная система стала всеобщей, всякая привязка к Фребелю в детских садах практически исчезла, однако название сохранилось. Именуя свое детище «Домом детей», Юлия Ивановна стремилась подчеркнуть свою преемственность Монтессори.

С 1915 года «Дом детей» Фаусек привлекал большое внимание как педагогов, так и просто интересовавшихся новыми идеями людей. Например, туда часто захаживал художник Кузьма Петров-Водкин, чьи крестники посещали дом.  Постепенно от посетителей, желавших своими глазами увидеть работу систему Монтессори, не стало отбоя. Это мешало работе с детьми, и поэтому Юлия Ивановна при поддержке Созонова и правительственной субсидии, в апреле 1916 года открыла «Общество свободного воспитания (метод Монтессори)», при котором были организованы обучающие курсы.

На них, кроме самой Фаусек, преподавали близкие ей люди из педагогического и научного сообществ Петербурга. Всего там преподавалось 7 предметов: теория и практика системы Монтессори, методы начального воспитания, психология, биология и воспитание, гигиена детского возраста, рисование, ритмика. К 1917 году в Обществе состояло 97 действительных членов и, кроме ведения курсов оно занималось организацией свободных докладов, целью которых была популяризация метода Монтессори. А популярность эта росла, и даже уже шли разговоры по линии супруг петербургских текстильных фабрикантов, чтобы на их деньги открыть второй в городе «Дом детей». Но затем произошла Февральская революция, и фабрикантам стало не до педагогики. Общество же свободного воспитания и организованные при нём курсы просуществовали почти два года и исчезли только летом 1917 года, когда в огне революции рождались уже новые формы народной школы и дошкольного образование.

Фаусек и Тихеева

Теперь вернёмся немного назад, в 1915 – 1916 годы. Тогда в русской печати появились заметки и наблюдения над домами системы Монтессори в Риме Юлии Фаусек и Елизаветы Тихеевой. В этих наблюдениях между ними развернулся любопытный заочный спор, важный для целей нашего повествования. Но сперва пара слов о Тихеевой. Если Фаусек принадлежала к миру петербургской науки, то Тихеева была скорее из мира прогрессивной интеллигенции. Она тридцать лет проработала учительницей и с 1913 года была вице-президентом Общества содействия дошкольному образованию, а также руководила созданным при этом обществе детским садом. Характерно, что если Юлия Фаусек попала в римские «Дома детей» по направлению царского правительства, то Елизавета Тихеева оказалась там в то же время как российская представительница на международном женском съезде.

Елизавета Тихеева тридцать лет проработала учительницей и с 1913 года была вице-президентом Общества содействия дошкольному образованию.

Будучи профессиональным педагогом и руководителем детского сада, Елизавета Ивановна с большим интересом отнеслась к идеям Марии Монтессори. Прочитав «Дом ребёнка», она задумалась над поставленной там проблемой детской свободы. Тихеева также была сторонницей педоцентризма и ей было интересно, в какой мере реальные «Дома детей» справляются с противоречием между заявляемым, наиболее полным, развитием свободы ребёнка и разумным ограничением его свободы ради дисциплины. Поэтому она воспользовалась своей поездкой в Рим для того, чтобы посетить четыре «Дома детей» Монтессори. Из этой поездки она вынесла три соображения. Во-первых, как она и предполагала, открытие Марией Монтессори сензитивных периодов в жизни детей таит в себе огромный потенциал для обучения.

В то же время Тихеева скептически оценивала степень внутренней свободы ребёнка, воспитываемого в реальных «Домах детей». Прежде всего это касалось, как она полагала, сдерживаемой свободы физических упражнений и речевой активности. Елизавета Ивановна полагала, что в основу обучения должна быть положена родная речь и различные способы её использования, общение педагога с ребёнком. Впоследствии именно это вместе с теорией сензитивных периодов Монтессори легло в основу её собственного экспериментального метода. Неудивительно, что уроки тишины и подчёркнутая вежливость детей Монтессори угнетали её и наводили на мысли о своего рода муштре. В-третьих, Тихеева полагала, что наибольший воспитательный эффект даёт коллективная совместная работа детей, а не самостоятельное индивидуальное исследование ребёнком дидактического материала. Её удивляло, что в Риме, городе столь богатой культуры, преподаватели предпочитают не выводить детей на экскурсии, а изо дня в день ограничивать небольшим набором инструментов.

Записки Тихеевой несомненно были знакомы Юлии Фаусек, когда она писала свои собственные заметки о посещении тех же домов приблизительно в то же время. Она не говорит об этом прямо, но в тексте полемизирует с аргументами Тихеевой. Прежде всего, она обращает внимание на то, что Тихеева, наблюдавшая дома Монтессори всего несколько дней, просто не видела всего многообразия физических упражнений, доступного детям. С аргументом насчёт речи она не спорит прямо, но замечает, что он справедлив только в отношении взрослых детей (6 и более лет). На этом же основании она отвергает и аргумент об экскурсиях: пока дети не способны воспринять культуру как нечто целое, вписать ее в сложный контекст, Колизей для них будет не более чем площадкой с камнями. Наконец, Юлия Фаусек высказывает чеканное формулировку сути своей (и Монтессори) педагогической системы:

«Существует мнение, что дети, переходя из детского сада в школу, должны принести с собой запас знаний, почерпнутых ими из бесед и предметных уроков. Ну а я имею смелость думать, что, если 7-летний ребёнок не принесёт из детского сада никаких сведений, но придёт в школу с твёрдо установившимися навыками к точной и определённой работе… такой ребёнок будет лучшим работником и в умственном развитии скоро превзойдёт маленького… энциклопедиста» (2).

Юлия Фаусек попала в римские «Дома детей» по направлению царского правительства.

Эта заочная дискуссия любопытна даже не только своим содержанием (хотя ознакомиться с ней полезно было бы всякому думающему родителю), сколько исторической значимостью. Пройдёт всего пару лет и в вихре революционных преобразований и Фаусек, и Тихеева станут законодательницами мод в только что образованном Педагогическом институте имени Герцена, который, в свою очередь, будет диктовать педагогические новации в дошкольном образовании всей стране. Они будут работать в одном месте, заведовать собственными экспериментальными детскими садами, конкурировать друг с другом, сталкиваться с политической линией советского государства. По-разному и одновременно похоже будет складываться и их судьба. Впрочем, это уже тема другой истории, когда Монтессори-педагогика на короткое революционное время в числе других педоцентристских систем вошла в советские государственные образовательные программы.

Монтессори-педагогика в СССР

К середине 1920-х годов в Советской России уже был накоплен солидный опыт существования Монтессори-садов. В Ленинграде, кроме детского сада при Педагогическом институте, эту систему некоторое время развивал ещё садик с громким названием «18 детский очаг по методу Монтессори» на 8-й Советской улице. Ещё больше было детских садов, в которых система Монтессори использовалась частично, элементами. Например, дидактическим материалом. Ю. И. Фаусек отмечает, что многие детские сады хотели бы иметь у себя дидактический материал Монтессори, но в то время заказать его можно было только за границей и чаще всего на это не было средств.

В 1918 – 1919 годах в Москве также существовали два детских сада Монтессори. Однако руководительница одного из них, Анна Выгодская, получившая подготовку на Интернациональных Монтессори-курсах в Риме, довольно быстро вступила в конфликт с советской властью и уехала в эмиграцию. Второй детский сад находился на попечении ученицы Ю. И. Фаусек – А. А. Перроте. В своих воспоминаниях Юлия Ивановна упоминает один «детский очаг» Монтессори в Вятке и три или четыре таких детских сада в Тифлисе, организованных усилиями ещё одной её ученицы Р. Н. Николадзе-Полиевктовой. Впрочем, воспоминания эти датируются 1921 годом и непонятно, что стало со всеми этими учреждениями после установления там советской власти. Как бы то ни было, отметим, как Гражданская война разбросала дореволюционных учениц Юлии Ивановны по территории бывшей империи.

Однако по мере установления нового советского порядка все педагоги рано или поздно начинали чувствовать на себе его политическое и идеологическое давление. Я уже отмечал, что первые годы советской власти характеризовались отсутствием централизованной идеологической политики в области детства. Однако новые советские кадры (зачастую прошедшие горнило Гражданской войны), попадавшие в сообщество педагогов или в ряды чиновников-организаторов народного просвещения, были настроены по отношению к «старым кадрам», сторонникам альтернативных концепций воспитания, подозрительно. Представители районных и губернских отделов народного образования выискивали «контрреволюционную» крамолу и противостоять их нажиму было непросто. Кто-то, как Юлия Фаусек, держался, а кто-то, как Анна Выгодская, предпочитал эмигрировать. Однако до поры государство предпочитало прямо не вмешиваться в этот процесс.

Политизация детских садов в СССР

Всё изменила смерть Ленина зимой 1924 года. В партии немедленно развернулась борьба за власть между его соратниками. Быстро выяснилось, что в этой борьбе самый сильный козырь – это апелляция к идейному наследию умершего вождя, право говорить от его имени. В стране начал устанавливаться гражданский культ Ленина, оформлялась идеология марксизма-ленинизма, а для любого чиновника лучшим способом укрепить свои позиции стало идеологическое «насыщение» сферы его ответственности. В случае чиновников Наркомпроса это было образование и воспитание. По примеру «взрослых» фабрик, заводов, воинских частей в школах и детских садах появляются отдельные «красные уголки», в которых начинают отправлять ритуалы советского светского «культа». В ситуацию этих перемен попадает Юлия Фаусек, когда осенью 1924 года возвращается в Советский Союз из Италии.

Фаусек обнаружила, что в её отсутствие произошла политизация детского сада. Замещавшая её Вера Таубман внесла в программу работы сада пункты об «общественно-политическом воспитании детей», а также о введении среди них «начатков самоуправления». Кроме того, в детском саду появился «Уголок революции». Между Фаусек и Таубман немедленно вспыхнул конфликт. Последняя настаивала на том, что систему воспитания Монтессори стоит пересмотреть в духе «марксистской педагогики». Вплоть до того, что, сохраняя методическую сторону Мотессори, детский сад можно даже переместить на производство в духе идей «трудовой школы». Более того, ей даже удалось убедить в своей правоте остальных сотрудниц детского сада, в том числе Розу Вайкус.

Юлия Ивановна видела в произошедшем неоправданную политизацию воспитания, «лозунговщину» и постепенно восстановила свой авторитет в детском саду, сведя «политическое воспитание» к минимуму. Тем не менее, полностью вернуть всё назад ей уже не удалось, дело было не только в Вере Таубман – происходила корректировка общественного курса эпохи.

Однако, даже вынужденная подчиниться новым инструкциям из Наркомпроса, Фаусек продолжала гнуть свою линию. Это проявилось, например, в том, как зимой 1925 года она организовала в саду порученное ей траурное мероприятие, посвящённое годовщине смерти Ленина. Юлия Ивановна сразу отбросила указания государственных методистов на то, чтобы презентовать детям Ленина в образе ребёнка (порок, от которого детская лениниана не исправилась вплоть до конца СССР), а постаралась задеть их чувства, оставить в детской памяти впечатление о великом человеке (в этом состояла её задача, независимо от собственных взглядов). Она показала детям книжки, написанные Лениным, а также рассказала о своём собственном знакомстве с братом вождя и его женой, продемонстрировала адресованное ей письмо Крупской, в котором та одобряла деятельность детского сада Фаусек. То есть пыталась продемонстрировать непосредственную связь между детьми и пока неизвестным им политическим лидером, зародить интерес к его личности.

Хотя это мероприятие и произвело фурор среди педагогических работников Петрограда, но уже весной 1925 года из Москвы пришло распоряжение закрыть детский сад по системе Монтессори. Это было следствием предшествующего идеологического решения избавить советскую образовательную систему от «индивидуалистических» учений, к которым отнесли и систему Монтессори. Не добившись понимания у ленинградских чиновников Наркомпроса, Фаусек решила лично ехать в Москву к Надежде Крупской, заместителю наркома просвещения. Та доброжелательно приняла Фаусек, а затем походатайствовала за её детский сад перед курировавшим педагогические вузы начальством.

Решение о закрытии экспериментального детского сада по системе Монтессори при Педагогическом институте имени Герцена было отменено. При этом Фаусек в своих воспоминаниях приводит такую фразу Надежды Крупской:

«Я не понимаю, почему они так перегибают палку, не понимаю, что плохого они находят у Монтессори». Мнение вдовы Ленина в 1925 году ещё значило немало. Но показательно, что даже Крупская ничего не могла сделать с чиновничеством от образования и воспитания, которое упорно боролось с нестандартными методиками (в их восприятии становившимися «несоветскими»).

Протекция Крупской не решила вопрос о закрытии последнего в Советской России детского сада по системе Монтессори, она лишь отложила его на некоторое время.

Хотя Юлии Фаусек удалось сохранить свой детский сад, но её позиции в Ленинградском педагогическом институте пошатнулись. В 1925 году её лишили профессорского звания, понизив до доцента. Впрочем, Юлия Ивановна, воспринимавшая себя скорее как педагога, чем как учёного, относительно легко перенесла этот удар. Гораздо хуже она воспринимала сложившуюся в её экспериментальном детском саду ситуацию тихого противостояния между ней и Верой Таубман, тем более что последнюю неявно поддерживало большинство остальных сотрудниц. Это был не столько личный конфликт – первую половину 1920-х Таубман была одной из главных помощниц и соратниц Фаусек, – сколько конфликт подходов.

Если Фаусек стремилась оставаться «чистой» монтессоркой, полагая, что система Монтессори сама по себе является законченной философской системой, то Таубман была склонна к экспериментам. Врач по образованию, немного моложе Фаусек, она, по словам последней, «почти ежемесячно увлекалась какими-нибудь новыми теориями и маниакально старалась приложить их к системе Монтессори». С точки зрения Фаусек пристрастия Таубман к «марксизму, рефлексологии, педологии и прочим всевозможным способам психологических исследований» мешали ей серьёзно работать по методу Монтессори. В свою очередь, Вера Владимировна полагала, что Фаусек погрязла в «косности».

Была ещё одна причина более общего свойства, провоцирующая конфликт внутри детского сада, которая была связана не столько с характерами и склонностями воспитательниц, сколько с духом времени. Она же объясняет, почему большинство сотрудниц детского сада, в своё время очарованные Фаусек, теперь поддерживали Таубман. С первых же своих дней советская власть заявила вселенские амбиции по переделке России. От этих задач она никогда не отказывалась и даже в годы НЭПа утверждала, что время кардинального обновления всего и вся вот-вот настанет. В том числе, и особенно, в сфере воспитания детей.

От этих миллиенаристских ожиданий тогда никто не был свободен, особенно среди молодых людей (из которых состоял коллектив детского сада Фаусек). Экспериментальные детские сады (в том числе монтессорианский), сады-коммуны, производственные очаги и прочие формы детского воспитания 1920-х годов мыслились не как самоценность, а как способы отбора наиболее эффективных педагогических идей. Когда отбор завершится, то лучшие способы будут распространены на всю огромную страну и с вековыми российскими отсталостью и рабством будет покончено. Такое ощущение общности своих профессиональных задачи и исторической судьбы страны, скорее всего, испытывала Вера Таубман, когда спорила с Фаусек, когда пыталась соединить метод Монтессори с марксизмом, когда писала статьи в защиту их экспериментального сада, напирая на то, что он позволяет воспитывать настоящих коммунистов.

Юлия Фаусек же таких амбиций была совершенно лишена. Старания Таубман она с досадой воспринимала то как карьеризм, то как нездоровый радикальный фундаментализм. Приведу один любопытный пример, раскрывающий её взгляд на воспитание в целом. В своих воспоминаниях Фаусек описывает, что во время одной из своих прогулок по Петрограду она оказалась свидетельницей того, как группа маленьких детей играла в похороны. Хоронили таракана. Один из мальчиков приделал к символическому «гробу» не менее символический крест. Тогда подбежал другой мальчик и с криками о том, что им поповские кресты не нужны, у них гражданские похороны, этот крест выкинул.

Под впечатлением от увиденного Юлия Ивановна стала размышлять. Она справедливо связала такие картины с желанием детей подражать взрослой жизни. Но «взрослая жизнь» молодой Советской России была омрачена голодом, нищетой и наследием почти десятилетия войн. И Фаусек заканчивает этот отрывок своих воспоминаний соображением о том, что в её детском саду при правильно поставленной методе воспитания дети довольно быстро перестают брать сюжеты для игр из реальной жизни, а привыкают к продуманному дидактическом материалу и указаниям воспитателей, которые разовьют их творческие способности без глупых (или даже травмирующих) игр в комиссаров, нэпманов или гражданские похороны.

Здесь – узкое место подхода Фаусек. Это противоречие между индивидуальной деятельностью педагога и всеобщими задачами педагогики как дисциплины, проявившееся во второй половине 1920-х годов в СССР с невиданной ранее силой. Юлия Фаусек могла подобрать с улицы несколько десятков детей, поместить в тщательно выверенную среду и затем даже раскрыть в них потенциал «космического ребёнка». Но это не решало проблему тех детей, что на улице всё-таки остались. Советская педагогика ставила на первый план задачу мобилизации сил для воспитания миллионов здесь и сейчас. В условиях голода, холода, непрекращающейся борьбы с церковью и остатками старого режима.

Официальная педагогика того времени выводила свои воспитательные модели именно из факта повсеместной неудовлетворительного для детства социального окружения и стремилась вооружить детей идеологическим (в её понимании правильным) пониманием среды, в которой они растут. Отсюда политизация воспитания, отсюда нападки на систему Монтессори за «индивидуализм». Проблемы среды, о которых говорила советская педагогика, были очевидны. Способы, которые она предлагала, притягательны для многих: во всяком случае, они находились в русле народнической прогрессистской традиции русского учительства и интеллигенции в целом. В итоге Фаусек, отказывавшаяся включиться в это движение и настаивавшая на автономии себя и своего метода, оказалась в изоляции даже в собственном детском саду.

В 1927 году Фаусек перестаёт быть уже и доцентом педагогического института. Её кафедру закрывают. В детском саду Таубман со сторонницами постепенно смещают её с поста заведующей. Юлия Ивановна становится просто воспитательницей. Детский сад сотрясают реформы — вместе с прочими экспериментальными детскими садами института его сливают в производственный «очаг детства». Старшие группы отделяют от младших. В нём остаётся всё меньше от системы Монтессори. Наконец, в 1930 году из его названия исчезают слова «по системе Монтессори». Портрет Марии Монтессори и вывеску с её именем убирают со здания. В СССР уже год как объявлен «великий перелом», начаты программы индустриализации городов и коллективизации деревни. Руководители педагогического сообщества Ленинграда оценили закрытие сада по системе Монтессори как окончание борьбы за «партийность в воспитании» и торжество «марксистско-ленинской педагогики».

В конце мая 1930 года Юлия Фаусек увольняется из своего детского сада и Ленинградского педагогического института.

Следующие десять лет её жизни пройдут в бедности, непостоянных приработках и попытках теоретически обобщить свою педагогическую деятельность. В 1942 году она умрёт от голода в блокадном Ленинграде.

Возрождение педагогики Монтессори в современной России

Педагогическая система Марии Монтессори не прижилась в Советском Союзе в эпоху, когда всё оценивалось с позиции, что пролетариат сможет создать собственную науку и культуру. Эта система была сочтена чересчур «буржуазной» и «индивидуалистической».

На долгие годы воспитание будущих граждан СССР было выстроено вокруг традиционной роли педагога как ретранслятора всех возможных знаний о мире. Это отражало идеологическую структуру советского общества, где КПСС выступала как монопольный выразитель истины. И до тех пор, пока партия оберегала это своё право, о возникновении каких-либо общественных альтернатив советской версии коммунизма не могло быть и речи.

Всё изменилось во время Перестройки, когда партия всё больше и больше выпускала из своих рук контроль над обществом. Педагогика, как важная часть жизни социума, не могла остаться в стороне. Советская школа, где учитель во многом черпал свой авторитет из авторитета коммунистической идеологии, а система различных детских организаций вроде октябрят и пионеров помогала в дисциплинировании детей, в ситуации обрушения всей идеологической системы не могла предложить ищущим педагогам ответа на вопрос, как воспитывать учеников в новых условиях.

В этой ситуации, в конце Перестройки, и возник новый интерес к педагогической системе Монтессори в России. Как и в начале ХХ века, инициаторами выступили одиночки. В конце 1980-х ею стала Е. А. Хилтунен, впервые познакомившаяся с этой методикой почти случайно. Вот что об этом говорила сама Елена Александровна в одном из интервью:

– В конце 80-х моя семья гостила в одном из замков великого герцогства Люксембург, хозяин которого познакомил меня с француженкой Клаудио Вайс. Она подарила мне коробку с несколькими старинными Монтессори-материалами и толстым фолиантом 1916 года издания. Эта была работа Марии Монтессори «Мой метод. Начальное обучение». Клод сказала, что эти вещи когда-то принадлежали Марии Монтессори, и теперь я должна перевезти их в Россию и хранить именно в этой стране (1).

В 1989 году Хилтунен посещает в Голландии школу, работающую по системе Монтессори, наблюдает там за непривычной работой педагогов с детьми.

В 1991 году в Москве проводится педагогический семинар при участии педагогов из Голландии, итогом которого становится создание Центра Монтессори в Москве, первого подобного педагогического учреждения на территории СССР.

Первый детский сад, работавший с Монтессори-материалами, по иронии оказался ведомственным (и закрылся через пару лет). На обломках советского образования постепенно обустраивались новые педагоги.

Система Монтессори предполагает не только педагогов, но и практические пособия и, что важнее, создание определенной материальной среды для ребёнка. Первым практическим пособием стала книжка «Монтессори-материал», выпущенная тем же Центром в 1992 году и явившаяся результатом первых опытов работы этого центра.

Первым предприятием по производству Монтессори-материалов стала фирма, созданная супругами Лаптевыми в Омске в 1993 году. Идея создания производства, как об этом говорят сами руководители компании, пришла им в голову из желания обучить собственного сына согласно Монтессори-педагогике, дополнившаяся ажиотажем по созданию всяческих фирм, царившем на заре 90-х в России. Попытки наладить производство посредством размещения заказов на существующих предприятиях не увенчались успехом, поэтому молодая фирма взяла в аренду столярные мастерские колледжа транспортного строительства.

Поначалу молодые предприниматели планировали обойтись в производстве теми материалами, что могла предоставить им российская деревообрабатывающая промышленность, однако это сказалось на качестве — готовая продукция была забракована Центром Монтессори по рекомендации голландских коллег (2).

Постепенно предприятие перешло на более дорогие и трудоёмкие материалы, но лишь дефолт 1998 года, вытеснивший с российского рынка их голландских конкурентов, позволил фирме Лаптевых стать ведущей компанией по производству материалов для детских садов, работающих по системе Монтессори.

Девяностые годы были временем открытия всего нового и всеобщего энтузиазма по поводу этих открытий, будь то создание нового бизнеса или политической партии из ничего. Энтузиазм, как основная метафора, преобладает и в воспоминаниях людей, создававших в новой России Монтессори-педагогику. Реконструируя знакомство с системой Монтессори, одна из первых участниц возвращения этой системы в Россию так описывала свой опыт:

– И когда потом, в 91-м году, Елена Александровна Хилтунен дала первое объявление о наборе курса по системе Монтессори, я собралась и поехала. Потому что уже и представляла, что это, да и время было такое, когда хотелось что-то менять, это стремление было в воздухе.  Не все знали, что и как делать, но желание было огромное (3).

Стоит обратить внимание на то, как передается энтузиазм молодого педагога: «Хотелось что-то менять, это стремление было в воздухе» — слова про воздух явно должны передать нам атмосферу свободы и творчества начала 1990-х. Или фраза из уже цитированного интервью Е. А. Хилтунен: «Всё происходило стихийно, самодеятельно, подчинялось течению времени и неизбывному энтузиазму российских учителей» (4).

Обращает на себя внимание устойчивость советского языка, ведь слова «самодеятельность», «стихийно», «энтузиазм» восходят именно к советскому словарю и примечательно, что здесь они применяются для описания истории, вроде бы отличающейся от грандиозных строек и социалистических соревнований.

Люди, выросшие внутри советской идеологии в 1990-е, освободившись от политического контроля коммунистической партии, сумели вполне успешно присвоить себе её словарь, наделяя официальные клише новым эмоциональным содержанием.

В одной связке с энтузиазмом обычно идёт «самодеятельность» — описательная стратегия, которая должна подчеркнуть, что Монтессори-движение находилось где-то вне внимания государства и во многом было плодом инициативы отдельных индивидуумов.

Вот как описывает это Валентина Михайлова, директор одной из Монтессори-школ в Санкт-Петербурге: «Первые полки из досок, которые несёшь на себе и прикручиваешь к стенам, первые самодельные материалы, подносы, кувшинчики — всё для того, чтобы дети начали выбирать себе сами занятия по душе и потребностям» (5).

Самодеятельность тоже продукт советского общества, но участники «самодеятельности» часто позиционировали себя как находящиеся вне сферы прямого внимания и контроля со стороны государства, в своеобразной позиции «вненаходимости» (6).  И эта позиция, видимо, сохраняла актуальность в контексте 1990-х, когда государство напрямую не включалось в процесс создания Монтессори-педагогики в России.

Как бы то ни было, любая инициатива рано или поздно перерастает собственных зачинателей и должна перейти в фазу роста вглубь, институционализироваться, если не хочет заглохнуть и погибнуть. С педагогикой Монтессори в России в 2000-е годы произошло именно это.

С одной стороны, частные детские сады и разнообразные центры уже с трудом поддаются учёту, что свидетельствует о том, что идеи Монтессори смогли в России укорениться и найти прочную базу в лице инвесторов, помещений и денег.

С другой стороны, государство признает её как одну из легитимных ныне педагогических систем, о чём говорят защищённые кандидатские и докторские работы, посвящённые анализу Монтессори-педагогики. В Москве при Академии повышения квалификации и профессиональной переподготовки работников образования в 2009 году создан Центр педагогики М. Монтессори, директором которого стал руководитель московского Центра Монтессори (основанного ещё в 1991 году) К. Е. Сумнительный.

В 2013 году столетие появления педагогики Монтессори в России было ознаменовано проведением в Санкт-Петербурге, на базе Российского государственного педагогического университета (РГПУ им. Герцена), соответствующей конференции, которая впоследствии стала ежегодной.

Символично, что в этом же университете в 1920-е трудилась Ю. А. Фаусек, главный пропагандист идей Монтессори в России, и в библиотеке РГПУ до сих пор хранятся первые переводы книг Марии Монтессори и труды самой Фаусек. Такое место для проведения научных конференций свидетельствует о том, что педагогическое сообщество и чиновники признают Монтессори-педагогику и отдают должное идеям, лежащим в её основе.

Подводя некоторый промежуточный итог ещё не завершившейся истории возвращения педагогики Монтессори в современную Россию, хотелось бы отметить, что за 1990–2000-е годы она прошла путь от «низовых» инициатив небольших групп энтузиастов до признаваемой бизнесом и властью педагогической системы, с которой можно работать, сотрудничать, чьи идеи можно обсуждать в рамках зрелой и взвешенной дискуссии.

Как меняется метод Монтессори в условиях современной жизни

Комментарий Эдварда Креймера, бывшего директора по образованию ММЦ «Отрада».

Монтессори-методу уже 100 лет, некоторые аспекты были отлажены, некоторые материалы доработаны, всё это происходило после многочисленных исследований и наблюдений. Но основы метода — философия, принципы — не изменились.

Мария Монтессори создала не метод: она выделила наблюдения реальной жизни и записала. Каждый может для себя заново открыть этот метод так же, как она. Это как математическая формула скорости или силы притяжения: формулу можно открыть, наблюдая за реальной жизнью, снова и снова.

С Монтессори то же самое. Она не села за стол и задумалась, как воспитывать детей? Она была учёным и просто начала экспериментировать с определенными гипотезами в уме и наблюдать, записывать, формулировать. Но по большей части было просто наблюдение. Не нужно было ничего экстраординарного. Проходя Монтессори-тренинг, мы можем идти прямо по её стопам, открывая эти принципы заново.

Современная жизнь не настолько изменилась. Да, есть Интернет, самолёты и прочие вещи, но насколько нам нужно включить самолеты в каждый шаг нашей повседневной жизни?

Интернет, компьютеры – интересный момент. Это похоже на дискуссию о месте для сказок и вымысла в жизни ребёнка. Интернет – инструмент, как что угодно другое. ОН может быть использован для чего-то хорошего или плохого. До того, как начать пользоваться Интернетом, не будет ли полезным сперва понять фундаментальные основы устройства жизни, прежде чем и искать что-то? Не нужно ли сначала узнать что-то о мире, чтобы сравнить, что Интернет скажет на эту тему? Поэтому для Монтессори 0-6 не так уж много изменилось.

Мы хотим дать детям фундаментальные основы о жизни, и сама Мария Монтессори прямо указала, что это должны быть за вещи, и мы всё ещё полагаемся на этот взгляд. В конце начальной школы, в средней школе, когда дети становятся старше, Интернет уже значительно сильнее интегрирован в их жизнь. Они пользуются им как инструментом, хорошо иметь им пользоваться, но многие школы в США слишком много значения придают этому умению: это всё равно что учить водить машину в школе и придавать этому большое значение.

Со временем вы научитесь, как водить машину и как пользоваться Интернетом. Но самые основы взаимодействия с миром, которые позволят вам стать хорошим, осторожным водителем, хорошим пользователем Интернета, нужно получить в нужное время.

Авторы: Михаил Пискунов, Тимофей Раков

Источники:

montessori-press.ru
montessori-material.ru
montessori-russia.ru
montessori-press.ru
montessori-school.ru
Юрчак А. Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение. М., 2014
Фаусек Ю. И. Русская учительница (Кн. 1) // Воспоминания Монтессори-педагога. М., 2010
Сухотина-Толстая Т. Мария Монтессори и новое воспитание / Три путешествия в Рим к Марии Монтессори. СПб., 2012
Тихеева Е. И. Дома ребёнка Монтессори в Риме: их теория и практика / Три путешествия в Рим к Марии Монтессори. СПб., 2012.
Фаусек Ю. И. Месяц в Риме в Домах детства Марии Монтессори / Три путешествия в Рим к Марии Монтессори. СПб., 2012.

Бесплатные уроки от экспертов

Помогут сделать первый шаг в создании развивающего пространства для вашего ребёнка дома